Тело: у каждого своё. Земное, смертное, нагое, верное в рассказах современных писателей - Елена Николаевна Посвятовская
Я пью утренний кофе и ем круассан
Жирный в утреннем свете
Каждую складку моего тела
Проницает утренний свет
Преображённый сияющий я
Жирный в утреннем свете
С маленьким членом между ног
С мягким уязвимым таким животом
С катышками в пупке на простыне
Жирный в утреннем свете
Вот он весь я как на духу
Ни тени щадящей милосердной лжи
Без одежды без воли без любви
Жирный в утреннем свете
В моём похмелье цветёт сирень
Поливальная машина дождя
В моём похмелье нет тебя я один
Жирный в утреннем свете
Перед лицом нового дня, космической чистоты
Перед лицом тщеты и божества
В моей сперме в моём поту
Жирный в утреннем свете
Иное присутствие
из тончайшей ткани
ты себя строишь,
товарищ Тело
разве это мистика?
мистики говорят всякий бред
ты делаешь только то,
что естественно
так ты узнаёшь себя
в том, что только возможно:
иное присутствие
из тончайшей ткани:
лёгкость, воздухопроницаемость
одиночества
жёсткость, прозрачность, невесомость поэзии
тончайший лёд зрения
белоснежный батист мушкетёрской сорочки
ситец нежности, простоты
надёжность и прочность
дружбы …
брат мой Тело,
нравится ли тебе то, что ты делаешь?
здесь,
при жизни,
брат мой Душа
Михаил Турбин
Рыбка
Верчу в руках два стёклышка в синюшных разводах. На свету выглядит так, будто меж ними сдавили сказочную муху с фиолетовой кишкой. И гадко, и сочно. У стёклышек придуман матовый край, и на нём карандашом нацарапано: “Шилов С.Н.”. Шилов – это, понятно, я. Под фамилией стоят цифры: 141/16. Поди знай, на кой они нужны.
– Анализы забрали? – спрашивает меня медсестра.
Я показываю ей стёкла. Она листает документы, к ним прилагающиеся, поднимает пресное лицо и зовёт пойти следом, в кабинет онколога.
Началось со странного: зачесалось нёбо. Я посмотрелся в зеркало, но то ли глаза оказались коротки, то ли рот слишком чёрен – увидеть ничего не сумел. И только взяв фонарь и распахнув пасть до хруста, на глубине нашёл длиннотелую серую кочку.
В поликлинике приняла доктор, очень похожая на мою бывшую жену, только совсем ещё молоденькая и пряменькая. Она выслушала, усадила в кресло с лампой, свет которой тут же меня ослепил.
– Вижу-вижу, – сказала она, прижимая шпателем язык. – Давно это у вас?
Я промычал.
– Ясно-ясно. Вставайте!
Я поднялся и на ощупь подошёл к столу. Когда зрение вернулось, я ожидал увидеть всё ту же уверенную улыбку отличницы, но врач не улыбалась.
– Вам нужно показаться в институт отола … оториноларингологии. Вот. – Она придвинула листок с адресом.
– И что у меня?
– Не знаю, – нелегко ответила она.
– А что думаете?
– Не знаю! – Она злилась, так же аккуратно злится моя Манька. – Я такого раньше не встречала. Похоже на соединительную ткань. И ещё … вас точно отправят в онкологический диспансер. Не бойтесь. А когда пройдёте всех врачей, сообщите мне диагноз. Хорошо? Интересно даже.
Я пообещал.
Отличница.
После обеда я позвонил в институт оториноларингологии. Пока шли гудки, открыл бутылку пива.
– Мягкое нёбо?
– Да, какое-то образование.
– На мягком нёбе? Это не к нам.
– А куда?
– К стоматологу.
– Стоматолог направил к вам, – соврал я и отпил пива. – У него какие-то подозрения. Я запишусь платно.
– Ждите!
Я услышал, как трубка легла на стол, и оторвавшийся от неё голос понёс в гулкое пространство мои слова: “мягкое нёбо”, “платно”. Меня записали.
Когда выпил всё пиво, я пошёл гулять в парк. Летом он всегда заполнен детьми: аттракционы, автоматы с твёрдой конфетой, батут, клетки с фазанами, белками и другой подвижной шерстью. Осенью парк принимают студенты: они знакомятся с девочками, пьют ледяные коктейли в открытом кафе, наглеют, плохо шутят, смеются, потом бродят жидкой стаей в тенях лип и топольков, фотографируются и целуют осторожно своих девочек. Зимой парк пустеет, деревья вяжут гирляндами, и от них идёт голубоватый свет. В таком облучении оставшиеся прохожие, старики да пьяницы, подобны скучающим покойникам.
Я очистил скамейку от снега, сел на холодное и позвонил Маньке.
– Сегодня видел девушку, похожую на тебя, – сказал я. – Только молодую совсем. Думаю опять жениться.
– Ты приедешь в субботу? Я рассчитываю, что приедешь. Лильку надо сводить на ИЗО. – На другом конце послышался детский визг. – Только приезжай трезвый.
– Я всегда приезжаю трезвый.
– Но звонишь пьяный.
– Молодец! Раскусила … Ходил к доктору и немного испугался.
– Больше не бойся. И приезжай трезвый.
Не знаю, кто первый повесил трубку. Очень надеюсь, что я.
Дети мои – две весёлые девочки, Лиля и Анюта. Живут теперь без меня. Их отчим – удивительно занудный дятел. Нет, не та крапчатая ловкая птичка с алым хохолком, а тёмный камнелобый дятел. Дун-дун. В доме его принято называть Дозик. Раз в год в день семейной акции он водит девочек в аквапарк. Одна сиротливая фантазия, да и та лишняя.
– Шилов, что у вас?
Новый врач больше походил на врача. Это был мужчина с невнятным взглядом казённого человека и с прочими присущими такому человеку приметами: в движениях он не имел никакого заряда и внутреннего желания, поэтому шевелился, говорил и слушал, корчась и вздыхая. Глядя на его муки, хотелось быстрее выздороветь и оставить доктора в покое.
Он опять усадил меня под лампу, но в этот раз я вовремя успел захлопнуть глаза.
– Вас рвало? – спросил врач, зевая.
Меня обдало перегаром. И я устыдился, что так торопливо обвинил доктора в пассивности и чёрствости к больному. Врач был не циник, даже не ленивый злодей, он просто тоже болел.
– Зачем рвало? – растерялся я.
– У вас случалась рвота? – повторил он.
– Нет.
– Изжога?
– Вот она была. Но ушла. Забрала детей и ушла.
Он натужно ухмыльнулся, пересел за стол и, хлопая ящиками, искал нужный бланк. Я поднялся и с терпением мертвеца стоял за его спиной. Врач вручил мне две серые бумажки:
– Это направление на общий анализ крови. И …
